Марина Ахмедова: На входе в операционную прямо сшибает громкая музыка
На входе в операционную прямо сшибает громкая музыка. Хирурги слушают энергичную - "Дом восходящего солнца". Войдя, я слежу за тем, как рану на шее раскрывают. Пальцы в перчатках сразу становятся красными. Над уже открытой раной - дымок. Меня здесь никто не знает. Я тоже в маске. В шаге от операционного стола - нерусский с виду студент. Медицинская шапочка на его голове смотрится как тюбетейка. Он будто к солнце тянет шею туда - к пальцам рыжеватого хирурга. Я уже слышала, что это - светило из Бурденко. Из всех светил чуть ли не самое светлое. В таз летят комки окровавленных тампонов. Я приготавливаюсь стоять долго - до конца операции.
- Зачем? - раздается властный голос. - Ты зачем туда полез?!
Рыжий хирург, светило, так встряхивает головой и так смотрит на ассистента, что мне кажется, не будь очки дужкой закреплены на его затылке, они бы упали в рану. Ассистент что-то бормочет.
- Ты зачем туда полез?! - встряхивает головой светило.
Над столом образуется не совсем та атмосфера, к какой я тут привыкла. Мне кажется, хирург сейчас выставит и меня. В таз летят тампоны, чуть ли не в студента в тюбетейке, но тот сильней вытягивает шею. Кинув взгляд в открытую рану, я выхожу из операционной, про себя думая - была дырочка маленькая, стала большая.
Когда я всё-таки возвращаюсь, играет саксофон. Я представляю себе напрягшиеся жилы на шее музыканта. Мне кажется, у всех за операционным столом - жилы сейчас такие. Только боец с татуировкой, который хотел отдохнуть, расслабленно спит.
Сравниваю этого хирурга с Бедуином, который во всем искал Бога и находил. Говорил, что на пике хирургического вмешательства можно узнать Его. Мои раздумья прерывает голос хмрурга.
- Это какое кольцо? - он смотрит на ассистента. - Это какое кольцо?!
Тот опять бормочет.
- Ты предлагаешь зашивать, а этого не делать? - жестоко спрашивает хирург. - Учитесь считать!
Эти слова он обращает ко всем присутствующим и встречается со мной взглядом. Я выдерживаю, но в конце уже уверена, что он меня выставит - за наглость. Меня спасает прорвавшийся как будто из потустороннего мира русский шансон - он поет о нервной руке, расправляющей на шее черный бант, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви. "Что творится? Что творится на твоей земле?" - спрашивает голос. Никто не реагирует, и я решаю, что хирургам все равно, какую музыку слушать.
Шпатели раздвигают края раны. Теперь она очень большая, кожа - вздутая, побелевшая. Я вспоминаю, как боец э аккуратно ставил тапки под коталку и говорил, что хочет отдохнуть.
- Идите все сюда, покажу, - говорит хирург другим голосом. Мягким, но все равно властным. Все подходят, включая меня и заглядывают в открывшееся окно раны - как будто в другой мир. Светило говорит на непонятном для меня языке, но мне кажется, студент сейчас испытывает почти религиозный экстаз. Врывается Стинг.
- Совсем другое дело! - говорит хирург.
- Гомосятина, - отвечает анестезиолог.
- Почему?
- Не знаю.
- Все готово, - говорит хирург. - Давайте подшивать кожу к трахее.
Пальцы в резине погружаются в уставшую плоть. Я вижу нитки, вижу иголки. Слышу чей-то тихий голос - "Скоро поедем домой". "Мой дом - теперь граница" - шутливо отвечает другой. Слежу за пальцами хирурга и замечаю в них едва-едва заметную дрожь. Это - не первая операция за день. Пару часов назад из госпиталя увезли на следующий этап больше десяти бойцов. Они в окровавленных повязках на носилках, на ногах курили втихаря возле входа. Это было эпическое зрелище. "Что творится на Твоей земле?".
- Зашивайте, - бросает хирург и отходит от стола. У входа я заступаю ему путь и говорю - "Пойдемте, поговорим". Уверена, что он откажется и мне нагрубит. Но в его глазах появляются смешинки. "Пойдёмте" - отвечает он. Кстати, я почти уверена, что в Бога он не верит.
